Геннадий Рафаилович, насколько важно сегодня нести историю страны новому поколению?
Человек должен жить настоящим. Но каждую секунду он вырабатывает в себе будущее и не может быть без прошлого: в этом его особенность. Мы должны думать о том, как сделать так, чтобы наша память всегда была с нами, чтобы она была живой: так мы могли бы ценить мгновения нашей встречи, осень в Летнем саду, Моцарта, музыка которого зазвучала где-то, а не думать о том, что с понедельника начнется новая жизнь. С понедельника я начну делать зарядку, с понедельника начну говорить правду, с понедельника я наконец дочитаю «Войну и мир» — те страницы, что связаны с войной. Важно понять, что и в прошлом люди жили не по схемам, что они страдали, что радовались даже в самые тяжелые минуты.
Я был в Праге и видел рисунки детей, которые прошли Освенцим – они рисовали маму, папу, домик, солнышко….
Важно почувствовать связь времен. Помните Гамлета? — «Распалась связь времен»… Задайте себе вопрос, почему пьеса Шекспира написана более 400 лет назад, а нас до сих пор это волнует, почему фаюмскому мозаичному портрету юноши уже тысячелетие, а его глаза- все той же невероятной глубины, почему фигура Давида Микеланджело нас так волнует. Значит, есть нечто такое, что идет через все времена, и, может быть, это искусство? Тянется его ниточка через века, значит, искусство – есть бОльшая реальность, чем то, что можно обменять. Вечный человеческий вопрос: что есть реальность?
Лежит ли ответственность перед зрителями на творцах и проводниках искусства? Прав ли режиссер, который говорит о недалекости зрителя, не способного понять постановку?
Важно понимать, какой режиссер это говорит…
Я часто вижу совершенно умозрительные спектакли молодых режиссеров. Особенность времени в том, что сегодня гораздо меньше фильтров на пути к встрече со зрителем. Можно собрать 50 зрителей, которые будут в восторге и скажут, как это гениально. И ты не докажешь этому парню, что если слева написано, кто говорит, а справа — что говорит, то это еще не пьеса. А если на сцену вышли пять человек и громко крикнули, быстренько сбросили с себя все, что есть – это еще не спектакль. Поэтому, когда вы говорите об ответственности, я бы так сказал: это ответственность перед самим собой. Знаменитый философ Мамардашвили говорил, что внутри каждого человека есть «оно», которое говорит, врет он или нет. Борется ли человек с тем, чтоб заглушить это «оно» — в этом проблема. Я вижу спектакли, где концы с концами не сходятся, где актеры старательно, изо всех сил наигрывают, и молодые — в том числе, бьют себя кулаком в грудь, а в зале скучают. Я очень страдаю, когда вижу зевок у себя на спектакле. Мы бьемся над каждым миллиметром, чтобы возникала правда игры. Зритель понимает, что это игра, но одновременно через эту игру проявляется что-то существенное.
Я несколько лет тому назад был членом жюри в конкурсе драматургии, на который представили 222 пьесы. Нас было пять «китов», которые должны были вынести решение. Эксперты отобрали для нас 20 пьес. Из этих 20 пьес четыре можно было ставить. Их этих четырех две можно было ставить, практически не меняя ни слова. Вот вам цифры — 222 – и две.
Если я не заплачу, закрыв последнюю страницу пьесы – я не буду ее ставить. Я не могу взлететь…
Жизнь изменилась. Эйнштейн правильно сказал: «Я думаю, чем больше места будут занимать технические новшества, тем меньше будет оставаться человеческого».
Знаете, чем это оборачивается? – стоит девочка в метро, с кусочком железа в руках и проживает полный цикл эмоций в общении с этим кусочком железа. Она, конечно, ждет своего парня, но у нее рождается своя виртуальная реальность.
Я долго не понимал, почему Достоевский сказал, что монолог Скупого рыцаря Пушкина – гениальное произведение. Но когда начал работать над «Маленькими трагедиями», я разобрался! — Скупой, у которого шесть сундуков золота в подвалах, а его сын мечется без денег на лошадь и латы для рыцарского поединка, великолепно говорит: «Я кликну, и все злодеи мира соберутся здесь за эти деньги и совершат любое злодейство, о котором я попрошу. Нет женщины, которая не согласится быть со мной, нет поэта, который не напишет поэму в мою честь, я владею всем миром»… А дальше – феноменальная фраза Пушкина: «С меня довольно сего сознания»! Вот это потрясающе! Он проживает свою жизнь — в своей голове. Это страшно. Это и есть пророчество, это и есть «я проживаю жизнь в этой железной штучке, и ничего не надо». Это страшно, это реальная проблема. Поэтому иногда молодым режиссерам КАЖЕТСЯ, что они делают потрясающий спектакль.
Один режиссер, я помню, на радио возмущался: как это так, не прочитать пьесу, которую я ставлю? Как может такой безграмотный зритель приходить на спектакль? Но когда-то же Антон Чехов принес во МХАТ «Вишневый сад», который никто не читал! И зритель, пришедший в театр, не читал… Есть воспоминания Немировича о том, как впервые «Чайку» показали. Первый акт сыграли-гробовая тишина в зале, второй акт сыграли-гробовая тишина в зале. Они были на грани – быть МХАТу или нет… провал?! Играют 4-й акт, и… стены рухнули! Зал поднялся, дошло до того, что потребовали дать телеграмму Чехову! Весь зрительный зал! Но они впервые слышали пьесу.
Спектакль должен сам себя объяснять. Поверьте, по статистике в театр ходит 4% жителей города. Город – 100 тысяч, значит, 4 тысячи – это активные зрители. Значит, если в зале находится 100 человек, то 4 из них прочитали «Гамлета» от начала до конца. Ну, а про «Царя Эдипа» и речи нет, а про «Три сестры» – тем более. И что требует от зрителя самодовольный режиссер? Я видел его спектакли: ложная многозначительность, он имеет в виду очень глубокие вещи, но у меня, кроме выпученных глаз, ничего нет.
Но я видел и другие спектакли молодых режиссеров, на которых у меня сердце заходится.
Я помню дипломный спектакль Сережи Женовача (профессора в ГИТИСе, завкафедры режиссуры), моего товарища. Потрясенный, ходил вокруг театра, не мог успокоиться, так это меня взволновало.
Я картину могу написать и повесить у себя дома, с удовольствием любоваться на нее, пригласить любимую женщину, она посмотрит… Я могу написать мелодию сам себе, послушать ее… А в театре 600 человек сидит. И надо добиться, чтобы они зажили в одном ритме, чтобы возникло сердце, состоящее из 600 сердец. Это не значит, что все они одинаково будут думать, но коридор, по которому чувства начнут пульсировать, как режиссер, должен сочинить я. Это моя ответственность.
Ко мне мой выпускник, талантливый парень, как-то обратился: «Геннадий Рафаилович, как так? Первая репетиция, я собрал актеров, стал им говорить о замысле, а они зевают. А я полгода думал над этим, работал»… Я отвечаю: «Дорогой мой, у этого артиста дочка болеет, у этого вчера бабушка умерла, этому нужно думать, как ему на елках заработать денег, потому что он ипотеку взял. Почему ты думаешь, что они, открыв рот, сразу должны тебя слушать? Будь добр, завоюй их сердце, сделай так, чтобы их захватила твоя идея, которую ты хочешь в пьесу вложить. А как ты думал? С какой стати ты решил, что они встанут на цыпочки перед тобой? Почему ты думаешь, что твой вкус безупречен, твоя внутренняя культура уникальна и интересна всем? Ничего подобного!» Вот что такое ответственность, как мне кажется. Перед собой – прежде всего, так я думаю. Нужно найти ключик к каждому актеру, зрителю – вот в чем дело.