Август – месяц, когда темную бездну теплой летней ночи прочерчивает сверкающими вспышками звездопад. Месяц, когда наливаются добрым соком плоды в щедрых садах, когда как как светлая искра в сумраке ночи мелькает в истончившейся от летнего жара листве пожухлая позолота. Месяц, обязанный своим названием императору Октавиану Августу, самый счастливый месяц в его жизни.
Месяц королей… 5 августа ровно 180 лет тому назад на свет и появился король – король реалистической живописи, натура страстная, чувствительная, полная любви и доброты, щедро делящаяся своим необыкновенным талантом с миром: Илья Ефимович Репин.
Он родился в тихом уездном городке Чугуеве, имевшем, впрочем, почтенную историю: по одной из версий построен он был по приказу Ивана Грозного, а населяли его казаки да православные калмыки и татары. Его дед по отцовской линии и был казаком, но не служивым — вёл торговлю и владел постоялым двором. Отец художника Ефим Васильевич вместе с братом ежегодно ездил на Донщину и, преодолевая расстояние в триста вёрст, пригонял оттуда табуны лошадей на продажу. Нрава, однако, был боевого, не торговлей единой жил и успел поучаствовать в трёх военных кампаниях, за что был награжден. Дед по материнской линии также много лет отдал военной службе. Супругу Ефим Васильевич присмотрел достойную: энергичную и весьма грамотную. Татьяна Степановна не только занималась своими детьми, читая им вслух Пушкина, Лермонтова, Жуковского, но и организовала небольшую школу, которую посещали и крестьянские ребята, и взрослые. Учебных предметов в ней было немного: чистописание, арифметика и Закон Божий. А когда спроса на лошадей не было, не унывала: шила на продажу шубы на заячьем меху.
Вырисовывалось уютное спокойное будущее Илюши в кругу любящих родных и друзей… Кабы однажды в доме не появились краски, которые принес его двоюродный брат Трофим Чаплыгин. Они произвели на мальчика ошеломляющее впечатление: «Красок я еще никогда не видал и с нетерпением ждал, когда Трофим будет рисовать красками. Первая картинка — арбуз — вдруг на наших глазах превратилась в живую. Но вот было чудо, когда срезанную половину второго арбузика Трофим раскрасил красной краской живо и сочно, что нам захотелось даже есть арбуз; и когда красная краска высохла, он тонкой кисточкой сделал по красной мякоти кое-где черные семечки, — чудо! Чудо», — так вспоминал художник впоследствии. Бытие разделилась на «до» и «после», а вошедшее в жизнь мальчика волшебство осталось – теперь уже навсегда. «Чтобы меня утешить, Трофим оставил мне свои краски, и с этих пор я так впился в красочки, прильнув к столу, что меня едва отрывали для обеда и срамили, что я совсем сделался мокрый, как мышь, от усердия и одурел со своими красочками за эти дни».
Дети взрослели в то время рано и, едва Илье исполнилось 11 лет, как родители отдали его на учёбу в школу топографов: профессия, связанная со съёмочными и чертёжными работами, почиталась в Чугуеве достойной всяческого уважения. Но, видимо, судьба будущего таланта звездными буквами была написана на небесах, и не в топографы суждено было идти отроку: уже через два года учебное заведение было упразднено, а Илья устроился в иконописную мастерскую к художнику Ивану Бунакову, о коем впоследствии вспоминал с большим пиететом: «Мой учитель, Иван Михайлович Бунаков, был превосходный портретист, это был очень талантливый живописец». Уже тогда усердный ученик талант проявил недюжинный, и весть о нем распространилась далеко за пределами Чугуева: юного мастера стали приглашать приезжавшие в город подрядчики, которым нужны были живописцы и позолотчики. В шестнадцать лет юноша покинул и мастерскую, и родительский дом: ему предложили 25 рублей в месяц за работу в кочевой иконописной артели.
…Цветущее лето 1863 года, тихая Воронежская губерния, местечко недалеко от городка Острогожска: привычная работа, обычный день… и, отслужив свое, двинулась бы артель дальше, кабы не говорливость местных мастеров: от них Илья узнает, что их земляк, Иван Крамской семь лет назад покинувший родные места, уехал учиться в Академию художеств и уже получил к тому времени малую золотую медаль за картину «Моисей источает воду из скалы». Осенью, собрав все заработанные за летние месяцы деньги, Илья Репин отправился в Петербург.
Северная столица встретила провинциального иконописца неприветливо: конференц-секретарь Академии Федор Львов, ознакомившись с рисунками девятнадцатилетнего Репина, гения в нем не усмотрел и скупо отметил, что тушёвкой юноша не владеет и создавать штрихи и тени не умеет.
Критика была огорчительной, но желания учиться не отбила. Сняв за пять с половиной рублей комнату в мансарде и экономя на всем, на чем придется, Репин устроился в вечернюю рисовальную школу, усердно принявшись наверстывать упущенное. Энтузиазм был награжден: его вскоре же признали лучшим учеником, в Академии оценили, обласкали и приняли.
Восемь лет учебы в Академии были годами вдохновенного творчества, вечного студенческого безденежья, мучительного труда – Репин всегда был упорным перфекционистом – и безусловного, всеми признанного успеха. Илья получает серебряную медаль за эскиз «Ангел смерти избивает всех перворождённых египтян», малую золотую медаль за работу «Иов и его друзья» и большую золотую медаль за картину «Воскрешение дочери Иаира». С созданием последней связана любопытная история. Спустя годы Репин вспоминал, что подготовка к её написанию осложнялась отсутствием денег. Отчаявшись, он создал жанровую картину о том, как студент, готовящийся к экзаменам, наблюдает в окно за девушкой из соседней квартиры. Илья отнёс свою работу в магазин, отдал на комиссию и был удивлён, когда вскоре ему вручили немалую сумму: «Такого счастья я, кажется, не испытывал за всю свою жизнь! Полученных денег хватило на краски и холст, но … подвела капризная Муза: сюжет картины не складывался! Как-то вечером, возвращаясь от друзей, Репин попытался представить, какие чувства испытали бы его близкие, если бы человеку, «облечённому даром исцелителя», удалось вернуть жизнь Усте — его рано умершей сестре. Так давно ушедшая девочка вдохнула жизнь в старинный евангельский сюжет…
В 1871 году Репин уже носит звание художника первой степени и имеет право на шестилетнюю поездку за границу. Слухи о талантливом художнике муссируются в творческой среде, однако, слухами сыт не будешь.
Впрочем, есть и другая поговорка: «Слухами земля полнится»: о молодом и очень способном выпускнике Академии заговорили в Первопрестольной. Хозяин гостиницы «Славянский базар» Александр Пороховщиков предложил Репину написать картину «Собрание русских, польских и чешских композиторов», пообещав за работу 1500 рублей. Художник Константин Маковский, к которому ранее обращался Пороховщиков, посчитал, что его талант и усердие стоят значительно больше и просил 25 000 рублей. Но для вчерашнего студента, как признавался Илья Ефимович в своих воспоминаниях, «назначенная за картину сумма показалась огромной».
Эта картина стала плодом труда не только самого Репина, но крепкого мужского союза друзей и единомышленников: к работе подключился критик Владимир Стасов, который, хорошо разбираясь в музыке, собирал материалы в Публичной библиотеке. Кстати, подружился Илья и с Крамским, позднее он назовет его своим учителем. Для картины позировали Николай Рубинштейн, Эдуард Направник, Милий Балакирев и Николай Римский-Корсаков, изображения композиторов, в том числе ушедших из жизни, Репин создавал на основе гравюр и фотографий, найденных Стасовым. В июне 1872 года состоялось открытие «Славянского базара». Картина получила много комплиментов, а её автор — похвалу и поздравления.
Заказ поспел как нельзя вовремя: к тому времени художник уже был женат. Трудно сказать, что связало Илью Ефимовича с Верочкой Шевцовой, сестрой его товарища по рисовальной школе. Репин знал ее давно: в доме академика архитектуры Алексея Шевцова часто собиралась молодёжь. Легкомысленный прекрасный ветер романтики, будоражащий юные головы, горящие вдохновением души: жизнь восхитительна и впереди – счастье, милые радости, головокружительные полеты творчества…. А шестнадцатилетняя Верочка Шевцова была чудо как хороша: смоляная тяжёлая коса ниже пояса, светло-карие глаза, детская чёлка над круглым лбом… Илья Ефимович и Вера Алексеевна обвенчались. Осенью родилась дочурка – тоже Верочка, затем Надежда, Юрий и Татьяна: брак Репина продлился пятнадцать лет.
По мнению исследователей супружество сложно было назвать счастливым: Илья Ефимович был человеком открытым, радушным, его постоянно окружали дамы, желавшие попозировать для новых картин. Вере Алексеевне такая жизнь была не по нраву: центром ее интересов были дом и дети. Как считал Корней Чуковский, супруга «по своей некультурности проявляла мало интереса к его творчеству». Не будем судить Верочку: невыносимой жизнь художника не была – тому свидетели пятнадцать лет и четверо ребятишек. При расставании старшие остались у отца, младшие перешли жить к матери. Репин переживал. Стасов писал Марку Антокольскому о своём беспокойстве за душевное самочувствие друга…
Вернемся, однако, в самое начало счастливого отцовства художника и вспомним о его праве на заграничную поездку. Верочка-младшая немного подросла, и в апреле 1873 года семья Репина в качестве пенсионера Академии отправилась в вояж по Европе. Италия против ожидания не привела его в восторг: «Галерей множество, но не хватит никакого терпенья докапываться до хороших вещей». А Рафаэль показался «скучным и устаревшим». Репин пишет Ивану Крамскому из Парижа: «Я, преодолев трусость, остался в Париже на целый год, взял мастерскую на Rue Véron», а в письме к Стасову признается: «Учиться нам здесь нечему, у них принцип другой, другая задача, миросозерцание другое». Оставим искусствоведам разбираться в претензиях Репина к заморским коллегам: он с трудом признал и импрессионистов, отдельно все же выделяя Мане. Те, в свою очередь, упрекали Илью Ефимовича в «непонимании красоты». Репин ответил на это чисто по-творчески: написав картину «Садко в подводном царстве», что, впрочем, принесло ему звание академика, но не принесло удовлетворения. Его недовольство разделили и критики: «Позвольте, да это не тот ли самый Репин, который написал «Бурлаков»? Что же он должен делать теперь, если ещё учеником он уже производил совершенства? Проникаюсь трепетом и иду. «Ах, смотрите, maman, человек в аквариуме!»
И действительно, созданная в 1870-1873-х годах картина «Бурлаки на Волге» произвела в то время ни с чем не сравнимый фурор: Репин сам задал себе планку, шагнуть ниже которой он не имел права.
Именно в ней, так рано, еще совсем молодой художник проявился как человек, невероятно остро, до боли в сердце чувствующий нерв жизни, бурлящей вокруг. Отныне он пишет и будет писать, опуская кисть своего вдохновения в необыкновенно живую, трепетную, страстную палитру своей души. В 1868 году, на этюдах, Илья Ефимович увидел на Неве бурлаков. Контраст между праздной, беззаботной публикой, гуляющей на берегу, и людьми, тянущими на лямках плоты, настолько впечатлил ученика Академии, что он начал создавать эскизы с изображением «тягловой живой силы. Летом 1870 года Репин с друзьями отправился на Волгу. Он не просто рисовал, уютно устроившись в виду привлекательного пейзажа: молодые люди знакомились с местными жителями, порой ночевали в незнакомых избах, сидели вечерами у костра. Настроение будущего полотна создавали постоянно звучавшая в памяти Ильи Ефимовича «Камаринская» Глинки и взятый им с собой томик гомеровской «Илиады». По словам немецкого историка искусства Норберта Вольфа, картина «Бурлаки на Волге» произвела сенсацию в международном художественном сообществе, потому что её автор «монументализировал жанровую сцену, «низшую» в академической классификации». Каждый из героев полотна несёт в себе печать индивидуальности; в то же время вся группа персонажей напоминает процессию проклятых из «Божественной комедии» Данте.
Репин вернулся в Россию, на год поселившись в родном гнезде – в Чугуеве. Тихая провинциальная жизнь, конечно же, не устраивала Репина, живущего страстно, чувственно, бурно. Он пишет Крамскому, что решил вступить в Товарищество передвижников. Согласно правилам, в Товарищество принимали только после прохождения кандидатами «экспонентского стажа», однако ради Репина было сделано исключение: в феврале 1878 он стал членом сообщества.
Нелишне будет упомянуть, что одной из первых картин, к написанию которой Репин приступил после переезда в Москву, была невероятная по силе чувств «Царевна Софья». Художник больше года создавал картину — мучительно, с полным погружением в смутную атмосферу тех лет, как всегда, пропуская тяжкие эмоции через себя. Так, исследователи полагают, что Репин даже квартиры выбирал себе с учётом расстояния от монастыря, где томилась царевна. Много времени проводил вне мастерской, изучая исторические документы и материалы, которые для него подбирал в Петербурге Стасов, для детального знакомства с аксессуарами посещал музеи и костюмерные мастерские театров.
Описание московского периода жизни художника не было бы полным, если бы мы не упомянули о его взаимоотношениях с меценатом и основателем знаменитой галереи Павлом Третьяковым. Репин познакомился с ним ещё во время работы над «Бурлаками». В 1872 году, прослышав об интересном материале, привезённом выпускником Академии художеств с Волги, Третьяков прибыл в петербургскую мастерскую Ильи Ефимовича и, представившись, долго и сосредоточенно изучал развешанные вдоль стен этюды. Его внимание привлекли две работы — портреты сторожа и продавца; назначенную Репиным цену предприниматель снизил вдвое и ушёл. В Москве деловые отношения постепенно переросли в дружеские. Меценат бывал дома у Ильи Ефимовича; при невозможности встретиться они обменивались письмами. Однако, взаимная симпатия не мешала им, людям равнозначно творческим спорить по самым разным вопросам. Так, Третьяков считал, что на полотне «Крестный ход» забавную мещанку, несущую киот, следовало заменить симпатичной барышней. Порой Третьяков подсказывал художнику идеи для будущих произведений: именно он предложил Илье Ефимовичу написать портрет тяжелобольного писателя Алексея Писемского— в итоге галерею пополнило «из ряда вон выходящее художественное произведение». Репин долгое время вынашивал мечту написать портрет самого Третьякова, однако меценат наотрез отказывался позировать. Тем не менее, зимой 1882 года художник настоял на своем и приступил к работе. Зная, что у родных Павла Михайловича были замечания к его портрету, Репин уже после смерти мецената создал второй вариант картины. После похорон Третьякова в 1898 году он оставил горестное замечание: «Вот свалился дуб могучий, развесистый, под ветвями его широкими сколько жило и благоденствовало хороших русских художников. А вот как настанет временное оскудение, мелочь, тогда поймут ушедшую вдаль эпоху и удивятся её грандиозности, оценят и искусство, и собирателя»…
Однако суетливая жизнь Первопрестольной, по признанию художника начинает «утомлять его» и в 1882 году 38-летний Репин возвращается туда, где впервые расцвел его гений, в город своей юности и молодой дружбы – в Петербург. Именно там он завершает еще одно полотно, неизменно ассоциирующееся с гением художника: «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». О невероятно чувствительной, восприимчивой натуре художника говорит тот факт, что родилось полотно благодаря … концерту Николая Римского-Корсакова. Как писал позже сам художник, «его музыкальная трилогия — любовь, власть и месть» показалась настолько впечатляющей, что захотелось и «в живописи изобразить что-нибудь подобное по силе его музыки». Репин как всегда необыкновенно тщательно готовился к созданию картины: искал нужные лица везде — всматривался в прохожих на улицах, обращался к знакомым. Так, прообразами царевича стали несколько человек, в том числе пейзажист Владимир Менк и писатель Всеволод Гаршин — Репин отмечал: «В лице Гаршина меня поразила обречённость: у него было лицо человека, обречённого погибнуть. Это было то, что мне нужно для моего царевича». Позже Репин напишет портрет писателя: это желание возникло у него уже при первой встрече — Илью Ефимовича ошеломили «гаршинские глаза, полные серьёзной стыдливости». Сеансы проходили в мастерской Репина, и появление Всеволода Михайловича всякий раз удивляло художника: тот входил бесшумно, излучая «тихий восторг, словно бесплотный ангел».
Картина была завершена в 1885 году и показана на 13-й выставке передвижников. Когда ее выставили в Третьяковской галерее, многие из зрителей начинали рыдать, других она вводила в ступор, а с некоторыми и вовсе случались истерические припадки.
Трактовка исторического сюжета вызвала недовольство Александра III: император «высочайше повелеть соизволил картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван» не допускать до выставок и вообще не дозволять распространения её публике». В защиту полотна выступили многие деятели культуры; благодаря их хлопотам запрет был снят.
Мрачная атмосфера картины вовсе не говорит о том, что художник был смурным отшельником, живущим исключительно высоким искусством, витающим в недостижимых эмпиреях. Вспомним, почему завершился его пятнадцатилетний брак с Верочкой Шевцовой, а также картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»!
И тут Репин отдался замыслу со всей полнотой чувств и вдохновенной страстностью. По воспоминаниям старшей дочери художника Веры, долгое время вся семья жила только запорожцами: Илья Ефимович ежевечерне читал вслух стихи и рассказы о Сечи, дети знали наизусть всех героев, играли в Тараса Бульбу, Остапа и Андрия, лепили из глины их фигуры и могли в любой момент процитировать кусок текста из письма казаков султану. Работая на этюдах, художник рисовал хаты, утварь, костюмы, оружие… Своё состояние одержимости художник называл «творческим запоем», а будущих персонажей картины — «весёлым народом». Черты запорожцев Илья Ефимович отыскивал во всех знакомых. Как вспоминал писатель Мамин-Сибиряк, в недобрый для себя час заглянувший в мастерскую к Репину, он «был вынужден в течение нескольких часов позировать для «Запорожцев»: художнику приглянулись его веко для одного из героев и глаза — для другого».
А в 1894 году Репин вернулся туда, где первоначально был не признан и не принят – в Академию художеств, но уже — получивший к тому времени звание профессора живописи и в качестве руководителя живописной мастерской. Этому новому для себя делу он как всегда отдался со всем пылом и страстностью: судьба этого учебного заведения начала волновать Илью Ефимовича задолго до того, как в его мастерскую пришли первые ученики. Так, ещё в 1877 году Репин писал из Чугуева, что зрелые художники, способные принести пользу Академии, должны «войти в неё, хотя бы для этого пришлось перенести неприятности». Помня о том, что ученичество — это для многих молодых людей сложный «финансовый период», руководитель мастерской устраивал своих питомцев в издательства в качестве иллюстраторов, давал им рекомендации для участия в оплачиваемых проектах. Оставим исследователям разбираться в том, насколько хорош был художник как воспитатель подрастающих талантов. Его ученик Игорь Грабарь отзывался о своём мастере парадоксально: «Репин был плохим педагогом, но великим учителем» — в 1907 году Репин покинул Академию… Отметим лишь, что в разные годы в его мастерской занимались такие художники как Борис Кустодиев, Анна Остроумова-Лебедева, Иван Билибин, Николай Фешин…
Между тем, Илья Ефимович, тринадцать лет находившийся в статусе человека разведенного, второй раз предпринял попытку устроить свою личную жизнь. И в этот раз его избранницей стала дама, которую на сей раз никто не мог упрекнуть в отсутствии интереса к творчеству. Наталья Нордман, сочинительница декадентских романов имела литературный псевдоним Северова, а знакомство ее с Репиным состоялось в мастерской художника. Пока Репин работал над портретом ее подруги княгини Марии Тенишевой, Наталья Борисовна по просьбе художника вслух читала стихи Фофанова. Но из упрямства — нарочито басом, а иногда переходила на завывания. Это страшно задело художника, Репин в сердцах бросил кисти и попросил посетительниц удалиться. Впрочем, через несколько лет судьба вновь свела их, и на этот раз Репину открылись несомненные таланты Натальи: она знала шесть иностранных языков и на все имела свое мнение, которое была готова отстаивать, разбиралась в искусстве, публиковала прозу в журналах и была одной из первых женщин, овладевшей искусством фотографии. Словом, являла разительный контраст по сравнению с его первой женой.
В 1900 году супруги перебрались в имение Пенаты в Куоккале. Корней Чуковский, который «близко наблюдал» за жизнью Нордман, считал, что второй жене художника усилиями некоторых исследователей была создана репутация «чудачки дурного тона». Однако в основе этих «чудачеств» лежала искренняя забота о муже. Наталья Борисовна начала собирать и систематизировать всю выходящую в прессе информацию об Илье Ефимовиче. Зная, что визиты многочисленных гостей – мы помним о радушии художника — стала организовывать так называемые знаменитые «среды», дав тем самым возможность Репину спокойно заниматься любимым делом.
В то же время, как отмечал тот же Чуковский, в своих идеях Наталья Борисовна порой заходила слишком далеко. Так, бурно протестуя против мехов, она наотрез отказывалась носить шубы и в любой мороз надевала «какое-то худое пальтишко». Прослышав, что отвары из свежего сена полезны для здоровья, Нордман ввела эти напитки в повседневный рацион. В доме повсюду были развешаны написанные хозяйкой объявления: «Не ждите прислуги, её нет», «Всё делайте сами», «Прислуга — позор человечества», «Самопомощь! Ударяйте в гонг, входите, раздевайтесь в передней и заходите!»
Второй брак Репина, продлившийся примерно столько же, сколько и первый, закончился трагически: заболев туберкулёзом, Нордман покинула Пенаты. Она уехала в одну из зарубежных больниц, не взяв с собой ни денег, ни вещей. От финансовой помощи, которую ей пытались оказать муж и его друзья, Наталья Борисовна отказалась и скончалась в 1914 году в Локарно.
В Пенатах Репин начал писать мемуары. Как и его картинам, стилю художника были свойственны невероятная эмоциональность, сопереживание и живость участия в том, что происходило, будь толкотня публики перед картинами Архипа Куинджи или появление Льва Толстого в петербургском трамвае. Иван Крамской является героем увлекательной, почти детективной повести, а очерк о сборе материалов для «Бурлаков» сродни «поэме о молодости». К слову, прежде чем приступить к тому или иному фрагменту, Илья Ефимович несколько раз рассказывал его гостям. Убедившись, что слушателям очередная история действительно интересна, Репин записывал её.
После 1918 года, когда Куоккала стала финской территорией, Репин оказался отрезанным от России. Немолодого усталого художника часто одолевала хандра. Илья Ефимович рвался уехать на родину: в1925 году в Русском музее должна была открыться выставка его картин. Но вместе с тем проявлял нерешительность, очень оправданную ввиду самых противоречивых слухов и опасения, конечно, свойственное человеку немолодому, привыкшему к спокойной жизни в Пенатах. В 1926 году он получил письмо от Клима Ворошилова: «Решаясь переехать на родину, Вы не только не делаете личной ошибки, но совершаете поистине большое, исторически-полезное дело». Предполагалось, что именно Илья Ефимович возглавит Ассоциацию художников революционной России. Но художник остался в Куоккале…
Репин скончался 29 сентября 1930 года в окружении детей и был похоронен в парке усадьбы Пенаты. Он оставил нам картины, через много лет потрясающие не только невероятным мастерством, но и жизненной силой, правдой и мощной энергией, исходящей от них. «Мне нет дела до красок, мазков и виртуозности кисти, я всегда преследовал суть». Когда Репин пересказывал только что прочитанную книгу, он невольно придавал сюжету сценически эффектный характер, какого она не имела. То же самое он проделывал и с реальностью, когда писал картины. Именно поэтому окружающая действительность на его полотнах более «настоящая», чем была на самом деле. Нерв, энергия, драйв – вот то, чем Репин брал тогда и берёт до сих пор. Репин отрицал «акробатику кисти, живописность ради живописности», то есть, по сути, ложь во имя приукрашивания и декоративности.
Во время работы над портретами он, по собственному признанию, «на короткое время влюблялся» в натуру, изучал книги изображаемых писателей, слушал музыку композиторов, наизусть воспроизводил большие цитаты из стихотворений поэтов — это был недолгий, но обязательный «медовый месяц» Репина с людьми, чьи образы он создавал. Свой реализм Илья Ефимович называл «простонародным», попытки сфальшивить ему никогда не удавались: его кисть, по словам Корнея Чуковского, «была правдивее его самого». При этом он – редкое качество в людях вообще – умел искренне радоваться талантам других: «Феноменальный юноша», – говорил Репин о пейзажисте Фёдоре Васильеве; «чародей, счастливый радостью победы своего гения» – об Архипе Куинджи, «необыкновенный талант» – о Николае Ге…. По словам Чуковского, занимавшегося книгой мемуаров художника, когда сочинение готовилось к изданию, у наборщиков не хватало восклицательных знаков, они были чуть не в каждой строке – иногда по три, четыре подряд. При этом Репин был необыкновенно строг к себе – как всякий истинный творец, стремящийся к недостижимому совершенству. По убеждению Чуковского, «горькое чувство своего неудачничества, своей неталантливости» было связано у Репина с тем, что каждая картина давалась ему с «надрывным трудом». Он «замучивал» себя работой до обморока, каждая картина переписывалась им по 10–12 раз. Мастерская художника была заполнена холстами, и, как писал Чуковский, если на каком-либо из них было, скажем, восемь фигур, то на самом деле их было написано «восемьдесят или восемь раз восемьдесят».
А еще он оставил и необыкновенно трогательное прощальное письмо:
«Прощайте, прощайте, милые друзья! Мне много было отпущено счастья на земле: мне так незаслуженно везло в жизни. Я, кажется, вовсе не стою моей славы, но я о ней не хлопотал, и теперь, распростёртый в прахе, благодарю, благодарю, совершенно растроганный добрым миром, так щедро всегда меня прославлявшим»…