Хорошо известный и любимый зрителями артист театра и кино, органично и ярко воплощающий героев и злодеев, украсивший множество фильмов, сериалов и даже мультиков, ЮРИЙ ТАРАСОВ поведал нам о самой творческой работе в мире, об особенностях кинематографа и театрального закулисья, раскрыл секрет вечной молодости и рассказал еще очень много интересного!
Юрий, Ваш первый шаг в образовании был направлен в педагогику… Вы совсем не рассматривали театральное образование?
Нет. Мне просто показалось в тот момент, что нужно получить такое образование, где меня бы заставили почитать умные книги. Только потом я понял, что заставить никто не может, ты сам только должен к этому прийти. В конце второго курса я вдруг осознал, что русский язык – это не гуманитарный предмет. Это практически высшая математика для меня. Через год я ушел. Половина мальчиков не дотянула до второго курса.
В 2000-м году Вы окончили Академию театрального искусства. Вами была создана театральная студия «Наш театр». Почему все-таки Вас больше очаровало кино?
Я окончил курс Владимира Викторовича Петрова в 2000-м. С нашим вторым педагогом мы организовали театр, который до сих пор существует. Раньше мы играли в Театре Эстрады на Большой Конюшенной, а сейчас они работают по малым площадкам. Через семь лет я понял, что с театром, видимо, связать свою судьбу не получится. Люди думают, что служение в театре сродни служению в храме, но это не так. Это зачастую больше похоже на службу в армии.
В какой-то момент я понял, что мне не хватает обновления. Ведь спектакль играется много лет, он проживает свою жизнь — рождается, развивается и умирает. Часто бывает, что «мертвые» постановки продолжают играть. А это бесконечные замены, качество спектакля падает, но его играют.
Если в кино я могу прийти, отработать и уйти, завершить проект и начать новый, то в театре мне нужно продолжать тянуть каждый проект до конца.
К тому же, моя фактура для кино более востребована, чем для театра — шире диапазон ролей. Потому что по факту лет 30 назад я играл бы в спектакле «Малыш и Карсон» малышей, детей… В кино гораздо больше возможностей. Есть театр-представление, есть театр-переживание. По природе своей моя душа больше лежит к театру-переживанию. То есть я могу эмоцию в себе вызвать и отобразить, нежели сыграть.
Вы сами, как зритель, чаще смотрите кинофильмы или спектакли?
С одной стороны, хороший спектакль — это очень круто, один никогда не похож на другой, его нельзя поставить на паузу. А кино… Знаете анекдот – один оператор другого спрашивает: «Ты завтра пойдешь в театр?» — «Да ну! Три часа общего плана…»
Я, наверное, посмотрю лучше кино.
Есть любимые фильмы? Те, которые для хорошего настроения?
Да, есть парочка. «Офицеры» — это, наверное, первый фильм, который я посмотрел в сознательном возрасте, лет в шесть. Я смотрел его на маленьком черно-белом телевизоре – не знал, что фильм черно-белый, думал, что дело в телевизоре. Из западных с удовольствием посмотрю какой-нибудь «1+1».
Я не очень люблю авторское кино. Кино «не для всех»? – значит, не для меня.
Есть такие режиссеры, которые говорят, что, если зритель не понял, значит, он еще не дорос. Как Вы считаете, это режиссеру не хватает инструментов донести свою мысль или действительно вопрос к зрителю?
Есть еще такое прекрасное мнение, с которым я совершенно не согласен — что настоящее элитарное искусство должно быть скучным. Но могло просто что-то не получится. В театре можно что-то править, довести его до ума, сделать другой финал, сократить. А фильм – он готов. И когда он готов, не сделаешь уже ничего. Иногда просто не срастается. Потому что и материал был хороший, и режиссер (что тоже редкость) знал, про что он снимает – а это самый главный вопрос, на который должен ответить режиссер: «Про что?» – хотя бы в четырех предложениях. Иногда просто не сходятся звезды.
Ваша первая работа в кино – «Окно в Париж», Вы были еще совсем ребенком. Мне кажется, это должно было оставить оглушительное впечатление?
Мне было 13 лет, когда я снимался в фильме «Окно в Париж». Мне 13 лет, я РАБОТАЮ в ПАРИЖЕ! 92-93 год в России и 92-93 год в Париже – это невероятный контраст! Тогда фраза «Увидеть Париж и умереть» имела особенный смысл. Во время съемок у меня был день рождения – Нотр-Дам, прекрасный кейтеринг, прекрасная команда. У нас, у детей был отдельный взгляд на происходящее — мы, вроде, занимаемся каким-то делом, нас, как детей, вроде, особо не мучают, и это Париж, каникулы…
Мне удалось в этом прожить жизнь! Лента «Окно в Париж» вышла в 1992 году, а значит, моему профессиональному пути уже 33 года. Позже я попал в исторический сериал «Империя под ударом» — это была очень интересная работа. Меня позвали к Снежкину (а тогда большие режиссеры снимали по серии в сериале), к Снежкину! Я прихожу, а там еще человек десять мальчиков. Все было «на ходу», я вышел, начал читать сцену и думаю, что-то не так… открываю: «Ваня, 14 лет». Я ушел, и вечером мне позвонили с этого же сериала, в другую серию, которую снимал Андрей Малюков, и дали главную отрицательную роль.
Была ли еще какая-то работа, которая по силе эмоций была не слабее «Окна в Париж»?
Наверное, это мой первый полнометражный фильм. Когда ты уже в сознательном возрасте, и когда это пленка. Это был фильм «Полумгла» — моя первая заглавная роль. Мне казалось, что все, что мог, я отдал этому фильму. Но это было другое – Питер, -35С, болота, лес. Почувствуйте разницу!
Вами сыграно огромное количество самых разноплановых ролей. Есть ли что-то, что обязательно еще хочется сыграть?
Я не люблю играть персонажей реальных. Я очень плохой имитатор. Я люблю роли «на откуп». Когда режиссер не знает, как это в точности должно быть и разрешает поиграться. Для меня это «поиграйся» и есть основная часть профессии. Шалить – это очень важно. Чем меньше будут знать о персонаже, чем меньше будут от меня чего-то добиваться и просто отдадут на откуп, тем интереснее.
Из роли молодых солнечных лейтенантов я уже вырос. Лейтенант, молодой, задорный, веселый, прямо солнечный зайчик, на кураже – уже прошло. И сейчас почему-то появилось очень много острых характерных ролей. Это и «Годунов», это «Золотая орда», в чем-то «Художник». Наверное, сейчас я смотрю в драматическую сторону. Какая-то глубокая, настоящая, сложная роль, чтобы было, где развернуться. Не так: надел грим, надел костюм – и готово, что ты там играл-не понятно, но готово, а так, чтобы была перспектива. На перспективу, будь это полный метр, или 8 серий, ты должен проложить дорожку, лыжню.
Многие артисты говорят о том, что отрицательных героев играть проще, но интереснее. Вы согласны с этим?
Именно так. Проще, но интересней. Потому что, когда играешь отрицательного, ты снимаешь с себя долю ответственности. То есть проще от него абстрагироваться: «Это не я, это он». Но даже в положительных героях я стараюсь искать, если не изъян, но хотя бы… может же быть хороший положительный герой с дрянным характером? – может. Поэтому, я не могу сказать, что играю совсем злодеев, просто я иногда играю характеры сложнее, чем они кажутся на первый взгляд: если покопаться, можно что-то найти.
В чем еще прелесть и сложность кино – в театре есть время репетировать, надеть костюм, в нем походить, что-то поменять, примерить грим… А в кино такого нет. Зачастую ты пришел, и в первый же день, в первую же сцену тебе нужно умереть. А потом будем играть все остальное. И вот это прямо карма – прийти на площадку, никого не знать, грим сходу, костюм сходу, как на квадратных колесах. Снимаем первую сцену, и сразу кульминация! Потом на нерве выдыхаешь и начинаешь плести канву от того, что уже сыграно.
Вас чему-то учат Ваши герои?
Наверное, нет. Потому что героев я достаю из себя. А у нас говорят, что разница между тобой и персонажем – это разница между нашей нормальной жизнью и сумасшедшим домом. Нужно идти от себя, стараться уйти как можно дальше, но не дойти до сумасшедшего дома. Иногда с моими героями я лучше узнаю себя, нахожу в себе какие-то краски, черты характера, которые я не замечал… Ярость, мстительность, ранимость… Я становлюсь объемнее, когда копаюсь в персонаже.
Ярость Вам не свойственна?
Нет, не свойственна. Я вообще такой терпеливый человек!
Терпение в Вашей профессии важно?
Да! Терпение особенно нужно, когда ты сидишь, телефон не звонит, и нужно не сойти с ума, дождаться, когда позвонит. Кино – это такое дело: сыграл и сидишь, ждешь новых предложений. Ждешь, ждешь, ждешь — сыграл; ждешь, ждешь, ждешь – сыграл… Нужно уметь перетерпеть и прожить моменты между работами. Нам же все время кажется: «Ну, все! Я никому не нужен!» — с этим нужно как-то бороться.
Я хотела бы вернуться к проектам «Золотая Орда» и «Годунов». Вы там играли Лжедмитрия («Годунов») и русского скомороха («Золотая Орда»). Можно ли сказать, что работа в исторических картинах как-то отличается от работы в других проектах?
Чтобы историческая картина получилась хорошо, нужно много денег. Когда они есть, у тебя ощущение, что ты участвуешь в чем-то грандиозном. Раз! — и у тебя огромный съемочный павильон, Кремль, кони, исторические костюмы, грим, бороды, волосы, усы… все, что угодно! Ты как будто, в другом мире, словно машина времени унесла на века назад. Такого ощущения, как правило, нет на съемках в обычных сериалах. Но минус для меня в таких проектах в том, что я не люблю играть настоящих, реальных персонажей, как я уже говорил. Чтобы не дразнить гусей, выслушивая: «Да он был не такой!», потом находятся родственники, которые звонят на телевидение и говорят, что все было не так. Если я выдумываю персонажа, я более свободен.
Как Вы справляетесь в внутренним выгоранием, когда слишком тяжелые, продолжительный съемки?
В том-то и дело, что выматывает не работа, а ожидание. На работе ты уже отдыхаешь.
В ожидании как Вы себя организовываете, чем занимаете?
Во-первых, мне кажется, нужна дисциплина. Нужно пойти, заняться спортом, сделать дела, которые долго откладывал, потому что начнутся съемки, и будет уже не до этого. К съемкам ты должен быть абсолютно свободен.
В период ожидания мне нужно себя занять, чтобы не было муки от скуки. Я давно научился слушать себя как личность интеллектуальную, так и физическую. Я очень хорошо понимаю свое тело. Если оно хочет гулять – оно будет гулять. В 12 часов, в 15 часов, в 20 часов. Если оно захочет обнять дерево – оно окажется рядом с деревом. Если оно захочет потаращиться в море: пожалуйста — пошел и таращься в море (мы беседуем практически на берегу Финского залива – ред.) Если совсем тяжело — нужно пойти и «убиться» в зале. Пойти косить траву, поехать за город. Вариантов очень много. Нужно уметь слушать и слышать себя.
Вы озвучивали гонца Елисея в любимом мультсериале «Три богатыря» студии «Мельница»
Я там озвучивал двух персонажей – гонца Елисея и такого поганца, слугу царя, подлизу… Это самая творческая работа в мир! Ну, потому что, например, «Три богатыря» создавались так: ты приходишь, тебе дают листочек с изображением персонажа, а дальше – только буквы. И от того, как ты сыграл, зависит, как нарисуют мультик.
То есть, сначала играют, на это рисуют мультик, а потом я прихожу и доозвучиваю: как он бегает, зарядку делает, спит, храпит, плывет, чтобы персонаж зажил своей жизнью. Это творчество чистой воды.
Характер Елисея Вам нравится? Может быть, есть с Вами что-то общее?
Нет, конечно! Вообще, я хотел озвучивать совсем другого персонажа. Поиграть в это было бы очень интересно!
А кого хотели бы озвучить?
Змея Горыныча. Там три головы и три характера. Поиграться в это, самому с собой, размножиться было бы очень интересно. Тембр голоса меняется, тут можно прямо разорваться.
Работая с мультиком, Вы почувствовали себя ребенком?
Конечно! Это баловство. Здесь нет никаких границ.
Из «Трех богатырей» есть какой-то любимый мультик?
Первый — «Алеша Попович и Тугарин Змей». Тогда был такой эффект: «Ух ты! А что, так можно было?» Классно сделано, хорошо собрано.
В детстве у Вас был какой-то любимый мультик?
Все, кроме кукольных. Из пластилина – тоже нет. Я всегда любил рисованные мультики. Была такая передача по телевизору — четыре раза в день показывали мультики.
И ты сидишь, ждешь, а там кукольный мультик. И все, еще ждешь четыре часа, пока новый не покажут. Но вообще, мои любимые мультики были такие же, как и мои пластинки. Родители, наверное, вешались, мне было четыре года, у меня были: «Бременские музыканты», «Продолжение приключений бременских музыкантов», «Голубой щенок» и «Летучий корабль». Они крутились с утра до ночи, все подряд. Поэтому, наверное, меня выгоняли гулять, чтобы можно было отдохнуть от этого.
Три богатыря — это наши былинные русские герои и, конечно, это чудесно, что мы их помним и любим, встречаем в мультиках персонажей русских сказок. Но каждый герой в этом сериале потерял свою историю, свою легенду. Насколько это верно на Ваш взгляд?
Мне кажется, не важно, как это будет сделано. Оно либо смотрибельно, либо нет. Либо хорошо сделано, либо плохо. Остальное-не важно. Пусть будет прецедент. Захотят потом заглянуть в былины, посмотреть, кто же такой был Илья Муромец – посмотрят. Потом, возможно, черно-белые фильмы наши увидят о былинных героях… Пусть лучше так, чем совсем не знать, кто это такой.
Я кино смотрю «задницей». То есть, если я забываю, что мне неудобно, значит, кино хорошее. А если приходится ерзать, постоянно испытывать какой-то дискомфорт, а еще бывает, что мне стыдно за то, что я вижу, что там происходит, МНЕ стыдно! — это уже совсем другое кино.
Я думаю, прекрасно, что мультик о героях увлекает детей. Увлеченность и умение удивляться — это очень важные качества! Человек, который не разучился удивляться – вечно молодой. Чему угодно – жаре, грозе, снегу, красивой картинке, закату…
Вы родились в Ленинграде, жили на Камчатке, в Одессе, в Красном Селе…
Я родился в Ленинграде, уехал в Петропавловск Камчатский, прожил там до первого класса, первый класс отучился в Красном Селе, 2,3 — в Одессе и потом вернулся в Питер.
Какой-то из этих городов оказал на Вас особенное влияние, сформировал Вас?
Мне кажется, меня сформировала стихия. Я, получается, рос на трех морях – Балтийское, Баренцево и Черное. Я понял, что море-моя стихия. И если мне плохо, я всегда ищу воду. Первым делом, когда я приезжаю в любой город, мне нужно найти набережную, речку и пройтись по ней. Питерские набережные исхожены мной вдоль и поперек, по одной и по другой стороне. Потому что, когда идешь по другой стороне, вдруг видишь совершенно иную картину. Питер вообще город-катализатор. Москва – город-пароход, который если уплыл, и ты на него опоздал, то все. Он всегда будет идти по своему расписанию, и ты либо успеваешь на него, либо нет. А Питер – это катализатор. Если тебе в нем хорошо, то тебе будет очень хорошо – пройдешь по канальчику, выйдешь на Невский, там красивые девчонки белозубо улыбаются; дойдешь до Дзержинской – там парк, в котором солнечные пятнышки на траве красивые, пройдешь до Невы… и все прекрасно! Но если тебе плохо – тебе будет очень плохо: тебя обольет первая попавшаяся машина, будет ноябрь или конец февраля, будет очень плохо и захочется удавиться. Вот такой у нас город.
Вас, наверное, очень часто узнают на улице?
У меня бывают периоды. Чем еще прелестно кино: ты деньги заработал, проел, прожил их и забыл уже. И когда проект выйдет, кто его знает, кино живет своей жизнью, без нас. То есть я не снимаюсь, а в это время идут повторы старых «Оперов», например, или пошел по какому-то каналу «Бандитский Петербург»… Люди мне пишут, а я даже не всегда помню, что это было.
Бывают сложности в общении с поклонниками?
У меня-нет. Я когда-то очень поразился и был благодарен за науку дяде Вите Сухорукову – он уже был большой звездой, еще до работы в Театре Комедии. Насколько я помню, он ни одному человеку не отказал в том, чтобы сфотографироваться. Когда я спросил: «А почему?» — он ответил: «Потому что это тоже работа, это часть нашей профессии». Чтобы мы не говорили о том, что мы творим не для этого, а ради большого искусства с большой буквы «И», и режиссер у нас с большой буквы «Р», и артист с большой буквы «А», по факту, нам нужно именно это! Ведь мы должны влюбить людей, развлекать людей – такая профессия.
Никогда не приходилось жалеть о выборе профессии?
Нет, конечно. Я и актером-то стал случайно… Я стал артистом, когда понял, что не хочу быть никем другим. Наверное, поэтому у меня нет мук и метаний.
О чем, на Ваш взгляд, сегодня важно говорить со зрителями?
Скажу одну фразу: «Ошибаться можно, врать нельзя». Сейчас нужно говорить честно. Нельзя врать, нужно говорить пусть нелицеприятные вещи, но правду. И, тем более, нельзя считать зрителя тупым. Эта ошибка часто сегодня совершается.
На Ваш взгляд, последние несколько поколений что приобрели и что потеряли
в сравнение с предыдущими поколениями?
Раньше, если я находил интересную книжку, я мог ночью не спать, потому что до утра мне нужно было ее дочитать: это было настолько увлекательно, что я не хотел тратить ночь на сон, включал лампочку так, чтобы, если мама войдет, можно было выключить и сделать вид, что я сплю. А сейчас полно всего, и никому ничего не интересно. Мне кажется, у последних поколений появилось огромное количество возможностей, но утратился интерес. Им все время скучно, им еще 20 лет, а они уже выгорели, очень устали… Они еще жить не начали, а уже очень устали.
Немного пошучу: если бы Вы были супергероем, какая актерская суперспособность была бы у Вас?
Я знаю! Я хотел бы такую суперспособность: выходишь на сцену, хлопаешь в ладоши и у всех вырубаются телефоны!
Потому что они всегда звонят в самый неподходящий момент. Даже если десять раз попросить их выключить. А это всегда очень выбивает. Причем, в кино, наверное, даже больше, чем в театре. Мой любимый спектакль был с дядей Витей Сухоруковым… Это был XVII век, артисты в смешных шароварах, с тыквами, корзинами… Он маленький, лысенький, рядом-высокий, волосатый, играли каких-то слуг, еще занавес закрыт, луч прожектора их ведет, и вдруг телефон в зале звонит. Дядя Витя говорит: «О, голос из будущего!» — зал буквально лег от смеха! Он взял этот зал одним махом!
А в кино это мешает, потому что там мы существуем внутри кадра. И то, что мы молчим, не значит, что мы не участвуем. В кино очень сложно добиться тишины. Когда это случается, ты понимаешь, что все правильно делаешь. Вроде, играем обычный диалог, но площадка вдруг замирает, появляется особенная магия, ты понимаешь, что все получается. И если в этот момент звонит телефон, это убивает все, всю магию.
Юрий, а Вы читаете о себе и своей работе какие-то комментарии, высказывания, мнения в интернете?
Я даже кино не смотрю, в котором снимался. Нужно, чтобы оно отлежалось, и лет через 5-6 я уже немного иначе к нему отношусь. Это уже не совсем я, как будто – это я 5-6 лет назад. А в моменте не могу смотреть, слишком многое хочется изменить, что-то не нравится, начинаешь думать, что нужно было как-то иначе… Всегда это больно. Спустя пять лет это воспринимается, как отдельный законченный продукт.
Читать комментарии… Это как злиться из-за того, что в интернете кто-то не прав. Я же не буду вступать с ним в беседу и перепалку. Для того, чтобы что-то объяснить, нужно много времени. И, мне кажется, что часто люди пишут не для того, чтобы что-то понять, а просто, чтобы написать. Есть замечательная притча: «Однажды один мудрый человек оставил свое … мнение при себе». Я никак не реагирую, потому что это не имеет ко мне никакого отношения.
Не читаю, мне это не интересно.
Многие артисты устраивают творческие вечера. Вам не хотелось бы организовать?
Я не умею. Нет, все мы были ведущими какое-то время назад. В ночных клубах, свадьбы, юбилеи, корпоративы. Мне кажется, нужно делать только то, что у тебя получается, но изо всех сил! А не то, что я еще там попробую, тут попробую… Я хотел бы делать еще какие-то вещи, которые я не умею, например, мне хочется хорошо рисовать, и чтобы мне ХОТЕЛОСЬ рисовать – потому что я хорошо рисую, но нет желания. А если неохота-не надо это делать. Я хотел бы играть на гитаре, но только хорошо играть. Но я не умею, потому что все детство я танцевал. Творческий вечер… во-первых, я не считаю, что это кому-то интересно, во-вторых, поскольку я не в театре, у меня нет багажа: отрывок из спектакля, монолог, стихотворение, «а сейчас я спою номер»…
Моноспектакль меня бы заинтересовал, но пока до этого не дошло. Было бы интересно какую-то современную пьесу поставить. Я не люблю коллективную игру, мне тяжело. В кино я могу отвечать только за свою сцену. Когда ты в спектакле — ты отвечаешь за весь спектакль, но от тебя ничего не зависит. А в моноспектакле – только ты и зритель.
Мне кажется, что наша задача – суметь вынуть зрителя из обычной жизни, ненадолго, часа на полтора, и, как с мандаринки, шкурку снять. Потом он снова будет зарастать, черстветь, но мы его снова пригласим на спектакль и шкурку снимем.
Семен Спивак говорил, что театральное искусство разбилось надвое-кому-то нужно окрылить зрителя и дать ему надежду, а кто-то стремится выдавить слезу, сделать больно, заставить что-то понять через страдание. Вы на какой стороне?
Поскольку я никогда не ищу простых путей, я на стороне тех, кто пытается окрылить. Потому что заставить человека плакать проще, чем заставить его искренне смеяться. Это может быть драма, но, выйдя из театра, тебе должно хотеться жить. Иначе грош цена такому искусству.
Виктория Кучма